Александр Сергеевич Косков — имя легендарное в екатеринбургской парашютной истории. Попав в аэроклуб в 1987 году, он так там и остался: с первых юниорских шагов до должности руководителя парашютного звена аэродрома Логиново.

За плечами Александра Сергеевича более 6500 парашютных прыжков, победы на Всероссийских и мировых соревнованиях, рекорды, показательные выступления и огромное число увлекательных историй о небе.

Интервью с Александром Косковым

Текст интервью

— Ну что, всем здравствуйте. У нас сегодня в гостях Александр Сергеевич Косков. Это руководитель парашютного звена аэродрома Логиново, победитель множества Всероссийских и мировых соревнований, рекордсмен России. И, конечно, это крутой тандем-инструктор аэродрома Логиново. И сегодня мы с Александром Сергеевичем поговорим на тему парашютного спорта, его истории в небе: как это всё начиналось, как это продолжается, к чему это привело и какие планы на будущее.

Первый вопрос такой. Как это всё началось для вас? Какой был первый прыжок и как вы вообще попали на аэродром?

— Первый прыжок я выполнил в 1987 году, а где-то за год до этого вышел фильм «Парашютисты», такой советский на всю голову. Я посмотрел, так восхитился и прям очень-очень сильно захотел прыгать. Потом появилась возможность, я узнал, что есть аэроклуб. И записался. 3 января 1987 года я переступил порог аэроклуба, то есть, скоро будет 38 лет, как я занимаюсь этим делом.

И вот пришёл, отучился месяц. Нужно было сделать 3 прыжка. А день рождения у меня в марте — и получается, что я пришёл в 14 лет, и мне ещё 15 не исполнилось. По тем нормам нужно было минимум 15 лет. Уложили парашюты, приехали на аэродром, уже объявили, в каком я взлёте. Меня подзывает руководитель прыжков:
— Лет сколько?
— 15.
— Врёшь. Я знаю, 14. Когда будет 15 лет?
— Через месяц.
— Ну вот через месяц и приходи.

Вот в тот день я, конечно, плакал. Я смотрел, как мои товарищи прыгали с парашютом, там было синее небо, это было так всё феерично, так красиво, а меня не пустили. Конечно, крокодильи слёзы… Пришёл через месяц, надо сказать, меня не обманули. Я пришёл на укладку парашютов, но поскольку мне лет-то немножко совсем… А! День рождения-то у меня 20-го марта, а первый прыжок 21-го я выполнил. Я в парашют Д-5 в кармашек для разового паспорта засунул конфетку «Золотой ключик». По задумке — приземлюсь и съем конфетку. Вот вспомнил про эту конфетку лет через 15.

— Так и лежала там?
— Наверное, кто-то другой её замочил.

— А как вы в то время узнавали о том, что есть аэроклуб? Как эта информация распространялась вообще?
— Информации практически не было, но в этом аэроклубе у меня когда-то летал папа, планеристом был. Да, его героически выгнали за нарушение дисциплины и, значит, забрали в армию, а оттуда он поступил в военное училище, и у него военная карьера сложилась. В общем, он перестал быть связанным с небом. И конечно я тоже собирался быть планеристом— папа-то авторитет. А он мне говорит: «Слушай, планеристы — это всё фигня, надо прыгать с парашютом, вот там настоящие мужики». Я резко перепрофилировался. Тем более, фильм «Парашютисты» — там всё было чётко по-советски рассказано, и вот таким вот образом я пришёл в аэроклуб. Вот остановиться не могу.

— Вас приходило довольно много школьников, как я понимаю.
— А почти все!

— В смысле, вообще все школы Екатеринбурга приходили в аэроклуб?
— Ну как все. Не все, об этом мало кто знал, но как-то по каким-то своим каналам всё это дело узнавалось. Вот допустим, мы ехали в троллейбусе с моими какими-то товарищами, школьниками. Кто-то говорит: вот скоро можно будет прыгнуть с парашютом, есть аэроклуб, но там всё очень сложно, надо физподготовку сдавать, и всё это на уровне слухов.

Ну в общем, пришёл, узнал, сказали, когда прийти, пришёл. Для первого прыжка там практически отбора никакого и не было, брали всех подряд,
потом, правда, приходилось проходить врачебно-лётную комиссию, на этом этапе был отсев. А 3 прыжка выполнить было не сложно,было сложно попасть в спортсмены-парашютисты.

Набирали в год примерно 20 мальчиков и где-то 10–12 девочек, жёсткая дисциплина, за все нарушения выгоняют сразу без разговоров. И из этого количества — 35 человек —по первому лету к осени оставалась примерно половина, а через год, наверное, человек 5–6.

— А потом эти оставшиеся — они всё еще работают на аэродромах, да?))
— А те, кто остались, это вот как раз те люди, которых вы до этого…опросили)) Те прекрасные ребята…
— Кто пережил все эти тяготы и лишения?
— Ну, очень сурово всё было. Подъём в 5 утра, в 5:30 бежим бегом на дальний старт, почти полтора километра. За это время надо успеть ещё загрузить фляги с водой, в 6 утра начало прыжков с парашютом, в 12 дня окончание, везут в столовую пообедать, потом у тебя 2 часа поспать, потом физподготовка,
потом укладка парашютов, в 22:00 отбой. Если ты не под одеялом, а сидишь на кровати…
— То есть ещё силы поработать))
— То ты залетел и отстранён от прыжков. 2 раза отстранили — и выгнали к чёртовой матери. И поэтому текучка была такая, люди вот растворялись практически на раз. И вот задача была, конечно, удержаться.

— Я так понимаю, дисциплина у молодёжи от современной не сильно отличалась.
— Молодёжь — это молодёжь. Когда я сейчас руковожу вот этим всем дурдомом, я многое понимаю, а молодёжь считает, что она умнее меня. И это нормально!

— Вот сегодня у нас все прыжки коммерческие. Представить, что просто дети приехали 3 прыжка делать — редкая история, за исключением, может, юнармии. А раньше это как было организовано? Это какая-то программа от ДОСААФ была, в которой все участвовали? Или какое вообще направление? В чём цель была вот этих 3 прыжков?
— Ну, ведь тогда ДОСААФ действительно был добровольным обществом содействия армии, авиации и флоту. Кроме того, что это была подготовка по военно-учётным специальностям, это были и технические виды спорта. Этих видов спорта очень много, но поскольку мы с тобой парашютисты, то про него мы знаем чуть больше. Так вот, чтобы люди занимались парашютным спортом, необходимо было, чтобы эти люди для начала выполнили 3 прыжка с парашютом, были физически развиты, способны заниматься парашютным многоборьем. Все парашютисты, когда начинали свою спортивную карьеру, все поголовно были многоборцы. Всех учила плавать Тамара Андреевна Гмызина.
— То есть, хочешь-не хочешь — поплывёшь?
—Если ты не можешь плавать, то мы тебе какое-то время дадим поплескаться, а потом мы тебя расстреляем. Выжившие будут расстреляны вновь. Надо сказать, нас неплохо научили плавать, бегать и стрелять. Ну и прыгать с парашютом. И вот, чтобы попасть в спортсмены, проходило порядка 300 человек перворазников за зиму. Из числа вот этих 300 человек отбирали примерно 30, это один из десяти. Конкуренция достаточно высокая. Кого попало не брали — мало быть спортивным, нужно, чтобы ещё была перспектива. Перспектива — это означает, что ты поступаешь в какой-нибудь ВУЗ и можешь заниматься спортом не 2 года до армии, а чуть больше. Чтобы на момент ухода тебя в армию ты уже был какой-то спортсмен, кандидат в мастера, отправляют там тебя в военную команду, а, возвращаясь оттуда, ты снова продолжаешь заниматься спортом. Ну вот какая-то такая была идея и концепция. Она, конечно, не всегда угадывалась руководством. Но, тем не менее, если человек собирается уйти в армию в момент призывного возраста, он как спортсмен просто не нужен. За 2 года, ну сама знаешь, ничему не научить. Надо, чтобы спортсмен позанимался хотя бы года 4, чтобы какие-то результаты были.

Тогда была задача попасть в молодёжную сборную СССР и, конечно же, сборную СССР взрослую. Поскольку мы были дети, начиналось всё это дело с молодёжной сборной. Раз в год проводился чемпионат СССР в Грозном, туда направляли вменяемых подрастающих спортсменов, которые могли хоть что-то показать. И уже из их числа отбиралась молодёжная сборная команда. И вот, к моему сожалению, только я в неё попал, СССР развалился. И я плавно перешёл в сборную России. В  какой-то лохматый, по-моему, третий или четвёртый состав.

— На тот момент, когда вы только начинали, какой был аэродром? Что на нём было, чего на нём не было?
— Аэродром был волшебным местом. Это было поле и это был лес. В нём были редкие домики, как правило, такие вот… Як-52 в транспортной упаковке контейнер фанерный имеет. Вот из двух таких был сделан барак для нашей молодой банды. И в нём мы героически, значит, проводили время отдыха. Туалеты были деревянные…
— Самокопные?
— Конечно! Мною лично выкопано 8 туалетов. Я же был нарушитель дисциплины. Но прыгал неплохо. Поэтому меня, в общем-то, как сразу не хотели выгонять. В общем, трудотерапия: копал туалеты, мыл водовозку, дважды красил парашютную вышку, один раз чуть не упал с неё. Скользкие руки в краске, и как обезьяна вцепился и по этим железкам скатился вниз, немножко ободрался, но ничего, живой.

— А как насчёт дисциплины? Я так понимаю, тренером была Тамара Андреевна.
— Конечно, это очень суровый человек.
— Как у вас обстоял тренировочный день?
— Это было достаточно нервозно. Потому что что бы я ни делал, это всё было неправильно. Мне об этом, конечно же, указывали. Я очень долго ходил с фамилией Кусков. Она почему-то так запомнила. А поправить её я боялся, потому что она была гроза. Да, физподготовка, потом наземная подготовка, укладка. Времени не хватает до отбоя. А после отбоя…
— Надо спать.
— Конечно! Надо спать. Спится плохо, поэтому полчаса подождали и потом короткими перебежками на костры, в лес, гитары. Вот это всё.
— Как вы маскировались, чтобы не было слышно?
— Во-первых, лес достаточно большой. Если сильно не орать…
— Петь шёпотом!
— Да, вот примерно… сразу видно, опытная парашютистка.
— Педагог!
— Педагог. Я понимаю. Но молодёжь есть молодёжь. За ними смотришь, они как тараканы разбегаются. И сейчас, и тогда, и так было всегда.

— А первые соревнования помните?
— Первые соревнования… Да, я их помню. Я на них сломал ногу. На 124-м прыжке. Кубок Урала по парашютному многоборью. Кстати, примечательная история! Это сейчас электронно-измерительные системы. Не то чтобы на каждом шагу, но достаточно легко его найти. А тогда делали умельцы, кулибины. Всё это было вот на уровне.

И вот представитель был, по-моему, Перми. Он сделал эту систему, где в датчик попадаешь ногой — на большом табло из какой-то фанеры или дерева
загораются какие-то цифры. Достаточно большенькое такое табло! Потом, как выяснилось, все мозги как раз вот были в этом табло. И я приземляюсь — конечно, я нарушил все указания Тамары Андреевны, с разворотом, с такой запятой приземляюсь. УТ-15, скорость снижения повышенная… Ударяюсь, достаточно больно ударяюсь. И попадаю точно вот в это табло.
— В ноль, но в буквальный?))
— Только щепки в разные стороны! Я голову-то поднимаю, а там, судя по всему, хозяин этого табло — он и судья по всем этим вопросам. И у него такой взгляд осиротевший. И я как-то вот в секунду понимаю — меня сейчас будут бить!)) И такой — ой, нога болит! Встаю — и правда нога болит. И вот сломал ногу.

Всё, посадили меня в УАЗик, увезли в больницу, там гипс… Друг стучится в дверь к маме — надо же за такси заплатить — и говорит:
— там Сашу привезли!
Мама там, конечно, чуть сознание не потеряла. И вот со сломанной ногой сидел дома чего-то недельки, наверное, 2 с половиной. И прочитал Войну и мир. И понял, что вообще это не моё.
— Читать?
— Нет. Война и мир.

— Сейчас парашютный спорт довольно безопасный, если подходить с умом. У нас техника хорошая, есть пищалки, есть высотомеры, есть шлема и так далее. Что было у вас?
— Я считаю, тогда прыжки были существенно безопасней. Потому что парашюты были, я считаю, проще. И было всё нельзя. А раз всё нельзя, соответственно, меньше прыжков — меньше нарушений. Всё же случается, как правило, когда кто-то берёт планку выше, чем он может взять. Вот отсюда слабая подготовка, неуверенность в себе, незнание последствий и, в общем-то, неготовность к развитию событий. Тогда было всё очень чётко и конкретно, очень жёстко структурирована подготовка. Конечно, современные парашютисты могут гораздо больше, чем того уровня. Но если сравнивать один к одному, то, на мой взгляд, тогда было безопаснее. Все было такое простое и надёжное. Современные парашюты существенно сложнее. Впрочем, как и упражнения, которые мы сейчас выполняем.

Но всё равно пытались что-то делать, допустим, вот ты групповой акробат, а у нас тогда не было тренеров по групповой акробатике. У нас были тренеры по многоборью, по классическому парашютизму, а прыгать групповую нам хотелось. И о том, что можно в свободном падении относительно друг друга
набирать скорость и проваливаться, — было очень смутное представление. Но, значит, мной было принято как-то решение. Я взял вытяжной парашют пружинный от ПО9 серии 3, пружину вырезал, получился мой личный тормозной парашют. Ручку к нему приделал, спрятал его в карман. И в момент, когда я пролетал мимо, конкретно так сыпал мимо Марка Тихонова, я его достал волшебным образом из кармана, он, надо сказать, наполнился. Меня поставило вертикально, и скорость моя ещё больше увеличилась. С земли смотрели — какие-то парни, какие-то тряпки, у них какие-то проблемы.
— 3D-формация!
— Потом я отпустил это всё, оно улетело, а вот народ на земле вообще не понял,что происходит: разрушился парашют, что-ли? В общем, приземлились, я был схвачен и расстрелян, конечно же.
— И снова туалеты копали?
— Ну конечно.

— Аэротруб не было. Как вы учились держать тело в свободном падении? Вам эту науку как-то рассказывали?
— Ну конечно! Рассказывали примерно так же, как рассказывают сейчас. Поэтому многие из наших спортсменов откровенно штопорили — беспорядочное падение… Я даже одну девушку, которая, значит, из этих штопоров не выходила, спрашивал — а как ты вообще в него входишь? Она мне — сделай руки вот так. Я сделал, у меня не получилось. Ну как-то сразу стало получаться свободное падение, а когда ты умеешь, очень сложно в БП падать или, тем более, в штопоре. Вот за столько лет я, к своему стыду, ни разу в жизни не был в штопоре, я не представляю даже, как это сделать. Говорят, надо ногу на ногу — но я так сделал и все равно стабильно падал.

— Хорошо, и вот мы подходим к моменту, когда Советского Союза не стало, появилась Россия. Что изменилось тогда на аэродроме? Вы успели как-то понять, что произошло?
— Конечно, сложно мне вспомнить точно год, когда начались платные прыжки, но они начались как раз вот где-то на стыке вот этих эпох. Кто-то стал платить за прыжки, кто-то попал в команду клуба и эти прыжки оплачивал клуб. Я не могу сказать, что было сокращение прыжков. Мы, наверное, не особо-то потеряли в этом. Потом, конечно, чем дальше, тем более стала очевидной коммерческая составляющая, и бесплатных прыжков практически
не стало. Ну к тому моменту, я уже учился в Московской академии, уже выступал за сборную России и за Москву, сборы непрерывно, и там всё это было
привычным нам образом. Мы денег не платили, у нас были талоны на питание, было проживание на этих сборах.
— Вы выдавали результаты. Оплата результатами))
— Ну, в общем-то да. Мы были сборной.

— Вот вы отучились на аэродроме. Перешли на крыло, умеете падать, умеете в многоборье, пострелять, приземлиться… А как потом развивалась ваша карьера спортсмена?
— А вот в самом начале рассказывал, что приезжаешь в Чечню, в Грозный. Там у нас чемпионат СССР молодёжный, по его результатам выводятся лучшие, они приглашаются на сборы, и в общем-то вот они и есть сборная. Распался СССР — часть людей, которые остались в России, были приглашены на сборы к Александре Михайловне Швачка (это сборная России и ДОСААФ). И под её руководством много лет героически пытались побеждать.
— Но, насколько мне известно, в 1995 году вам это удалось на уровне мира?
— Да. Я поехал и выиграл мир, это было очень приятно.
— Ну, чуть подробнее)) Как это вообще произошло? Что-то за соревнования были, как вы общались с ребятами из других стран?
— Мы героически изучали языки, самоучители и тому подобное. И, в общем-то, надо сказать, это абсолютно не пригодилось, потому что там всё по-другому: смесь русского, матерного русского, английского, какие-то транскрипции, ну и на пальцах, конечно. В общем, мы как-то не чувствовали дискомфорта, это было здорово. Мне было 23 года.
— И вы победили мир?
— Да.
— Очень круто.
— Да. А я потом был вынужден закончить спортивную карьеру, потому что на 96-й год я закончил академию, и молодой задорный старший лейтенант был отправлен в гарнизон. И, значит, соответственно, необходимо было, службу служить. Я пришёл на должность зам.командира части и стал жить на службе. На прыжки времени не было. А в 1998-м, когда я уволился, то потихоньку как-то стал снова в новых реалиях аэродрома пытаться себя найти в парашютизме. Где-то в 2000-м году я получил лицензию тандем-инструктора и так потихоньку начал прыгать тандемы.

— Сегодня вы руководитель парашютного звена, а как вы к этому прошли, каким был путь?
А он был какой-то такой спонтанный. Была вакансия на аэродроме на пол-ставки — инструктор ПДП. Я на неё пришёл. Руководил парашютным звеном Дмитрий Пометелин. Я уже довольно взрослый был, поэтому когда он в отпуск уходил, то говорил: «Останешься за меня». Я раз остался, два остался, три остался.
— Потом вообще остался?
— А потом он по телефону как-то говорит: «Слушай, ну я вот тут это (я как-то по телефону не понял) то ли задержусь, то ли что, ты давай за меня». Прихожу в аэроклуб, а мне говорят, он заявление написал по собственному желанию, и я как-то само собой разумеющееся и остался начальником.
— Какие сложности?
— В какой области?))
— В области руководства всеми нами, парашютистами.
— Да на самом деле сложностей особых нет. Как везде, работа с людьми — люди несознательные, недисциплинированные, у каждого свои интересы и каждый по-своему видит парашютизм. Вот моя задача их привести к какому-то всемирно понятному знаменателю, что такое парашютизм. Чтобы каждое из упражнений выполнялось так, как написано в руководящих документах, без отсебятины.

Парашютный спорт, он же до сих пор эволюционирует, и мы каждый год узнаем что-то новое. Я, в общем-то, столько лет этим занимаюсь, но каждый
раз для меня есть что-то, что пришло совсем недавно. Допустим, относительно недавно мы о ригерах даже не подозревали — это укладчики запасных парашютов и специалисты по обслуживанию парашютной техники. Сейчас прошла оптимизация этого вопроса, и существует реальный реестр всех укладчиков запасных парашютов типа «крыло» по всей стране, существует система экзаменаторства, где кто попало в этот список попасть не может. Другими словами, приезжаете вы на соревнования, показываете паспорт на парашютную систему, там незнакомая фамилия, кто укладывал парашют. Вам скажут: «Пожалуйста, заплатите деньги вот туда, и пускай наш специалист переуложит». И я думаю, что это скорее правильно, чем нет, потому что чем лучше и безопаснее идёт наша работа, тем меньше неприятных последствий. Когда у нас каждая кривая хромая собака возомнит себя укладчиком и специалистом по обслуживанию техники, мы в результате выхватываем парашютные системы, которые собраны с ошибками, которые не имеют обслуживания, которые, в конце концов, в принципе не годны в эксплуатацию.

Я в должности порядка 7 лет, я езжу 2 раза в год в Москву, в период «осень–зима» командирские сборы, где мы обсуждаем нашу работу в клубах, и экзаменаторские мои сборы, это где-то у нас весна–лета. И там, и там — это конференция по безопасности, то есть, идёт анализ каких-то происшествий по стране, что с чем связано, выясняются причины и способы борьбы с этими причинами, вырабатываются какие-то единые правила, которые, в общем-то, всех бы устраивали, и они были бы разумны. У нас выходит по ДОСААФу раз в 2 года документ, так называемые Орг.Метод.Указания — в настоящий момент это 23–25 год, — где прописаны самые последние современные новшества и трактовки наших остальных руководящих документов. Это правильно, документ живой, он эволюционирует — и, в зависимости от того, какие возникают сложности в работе на местах, там как раз есть объяснение, как это всё улучшить.

— Парашютный спорт, что он вам даёт?
— Ой, какой вопрос сложный. Когда-то меня это восхищало настолько, что прямо голова кругом шла. Сейчас я, уже, к сожалению, не испытываю таких ярких эмоций. Я не могу сказать, что мне пофигу. Но и щенячьего восторгу у меня нет. Какая-то привычная мне работа, безусловно, любимая работа.
И, в общем-то, я приезжаю на аэродром: аэродром знает меня, а я знаю аэродром.
— Вы можете вообще себя представить без него?
— Я бы не хотел.

— А у вас есть какие-то амбиции парашютные на ближайшее будущее?
— Ну я тут пару лет назад прыгнул Рекордик один с флагом. 800 квадратных метров. Масса у него 150 килограммов. Я всё думаю, что можно бы, наверное, увеличить, раз в 5 его и снизить массу процентов, может, на 15. Но это достаточно дорогостоящее мероприятие, пока это на уровне какой-то идеи витает.
— Но предыдущий прыжок тоже сперва был на уровне идеи, а потом реализовался?
— Ну да, по странному стечению обстоятельств. Я сказал, что мы можем это сделать, рассчитывая на то, что не найдут денег. Они взяли и нашли, и мне пришлось, действительно совершить прыжок)))

Возникает идея, начинаешь её обдумывать, представляешь, что как будет выполняться примерно, соответственно, придумываешь какие-то системы безопасности: как будешь выходить из этой ситуации, из этой и вот этой… Соответственно, на каком из этапов что в этой конструкции необходимо предусмотреть. Ну, и вот так, достаточно незамысловато за день-два рождается какая-то идея, потом всё на бумажке набросал по пунктам — и думаешь, что, в общем-то, и не сложно. В общем-то, и реализуемо.

 

— Расскажите про прыжок с телебашни. Что это такое было?
— Леденящая душу история! Началось с того, что я сшил себе ранец для прыжков с парашютом. Сейчас это у нас всё шьют какие-то предприятия специализированные. А тогда шили…
— Можно было самому?
— Легко.
— Это какие годы?
— А это вот как раз 90-е. И значит, сшил себе где-то в Молдавии ранчик — красивый, чёрный, рейсер. Так он мне нравился. И у меня остался ранец от Талки. Я его подарил Вальке Прокопьеву. А он предусмотрен, этот ранец, под запасной парашют треугольный ПЗ-81, а таких в клубе не было.
Но зато был парашют З-5 круглый. Ну они подумали-подумали — давайте попробуем. Уложили туда З-5 и прилепили к нему пружину, пружинно-вытяжной парашют. А надо же как-то проверить, как оно — работает или нет. Ну и ничего умнее в голову не пришло, как забраться на эту башню. А там площадка 262 метра. В общем-то, достаточно.
— Тогда она не охранялась?
— Тогда вообще там — заходи, кто хочешь, и бери, что хочешь. Вся нечисть туда поползла после наших фильмов — там кого только не было. А до этого она вот стоит и вообще никому не нужна. Ну вот они бросили этот ранец с грузом — и всё чётко сработало. Вообще всё классно сработало. Но я прилетаю с Москвы. Они — слушай, мы тут бросили вот этот парашют. Всё сработало здорово. Вы что — говорю им — одного эксперимента мало. Надо же ещё один.
Но любом заводе целая череда испытаний. И ещё раз заползли туда, бросили, всё раскрылось, всё замечательно. И стоя там, я что-то думал-думал — наверное, отсюда тоже можно прыгнуть.
— Вам сколько лет было-то?
— А где-то 20… А специальных бейс-парашютов тогда ещё не было. Мы решили против ветра парашюты надуть, перелезаешь через ограждение и, значит,
рванул за борт. Все же пацаны, друг друга подкалывают: ты можешь что-ли? Конечно, могу. Ну и, в общем-то, заползли, я оттуда слетел. Это всё дело увидел Шеремет. Можете прыгнуть, говорит? Мы ему: «Да, можем». И вот мы ползём туда с парашютами, за нами следом ползёт съёмочная группа, а у них эти камеры такие огромные… Приползли — а съёмочной группы нет. Сверху вниз крикнули. В ответ: «Да-да, ползём». В общем, мы прыгнули, нам лететь меньше минуты, и мы уже на земле, а съёмочная группа ползла обратно. После этого половина съёмочной группы, я слышал, уволилась, потому что условия работы…)))

— Не очень)) Это хорошо, что им не нужно было снимать в полёте ваш прыжок с машиной, а это что такое было?
— А, прыжок с машиной. Да. Ну было дело.
— Это была какая-то идея ваша, которую хотелось реализовать?
— Не было как-то погоды. Шёл дождь. Мы сидели на аэродроме, у нас абсолютно кончились деньги. А тут видео-магнитофоны, там эти кассеты VHS, и там был фильм с Чарли Шином, «Скорость падения», что-ли, назывался? И там в одном из сюжетов кадиллак вываливается из самолёта. Героический Чарли Шин подлетает к багажнику, достаёт оттуда Настасью Кински, обнимает её как-то, и, значит, приземляются они. Мы посмотрели и подумали, что у них фигня какой-то, а не прыжок. Мы так тоже можем. Ну, значит, так вот родилась идея этого…Осеннего Кабриолёта. Значит, сначала мы хотели Запорожец. Но студия Иннокентия Шеремета нашла Москвич. Срезали с него крышу, и вот в таком виде 3 человека на борту было. Я за рулём.
— На борту чего? С чего вы прыгали?
— Вертолёт Ми-8. Очень долго убеждали командира экипажа, что это абсолютно безопасно)) Ну, и конечно 1000 долларов помогли убедить. Первый раз хотели на аэродроме нашем, но начальник аэроклуба, тогда был Тарасов, сказал, что нет — автомобиль взорвётся, будет воронка, и вам тут нельзя.
Мы расстроились. А уже закатили всё в вертолёт. Вертолёт уже замоторился, взлёт не дают. В общем-то, всё выкатили оттуда, автомобиль погрузили в трейлер и уехали в Троицк, это на границе с Казахстаном, там такие поля. И там этот прыжок выполнили.
— И что, была воронка?
— Нет. Надо сказать, он сплющился в блин, этот автомобиль. То есть, он так был где-то примерно по грудь, он же высоконький такой, Москвич.  А когда об землю ударился, он даже до колена не дотягивал. И вот где он двигателем ударился, небольшая ямка образовалась, ну, может, сантиметров 5 от силы.
— Так и оставили там?
— Нет, мы его забрали, он же долго потом как в музее стоял, этот разбитый автомобиль. И вот, с вертолёта Ми-8 с высоты 3 километра мы прыгнули. Я поворачиваю голову, все вроде бы на месте. Он не стабильно летит, автомобиль этот, качается. Второй раз голову поворачиваю — никого уже нет. Думаю, настоящие друзья. Думаю, надо как-то тоже выползать из него. И вот раз, выползаю, а он накреняется. Думаю, сейчас другим бортом по голове ударит. Пополз по нему вверх. Он обратно, в другую сторону перевернулся. Я как таракан по нему лазил-лазил, потом как-то вверх оттолкнулся от него, и он из-под меня вылетел.
— А есть видео?
— Да. Не очень качественное. Я там просидел секунд 11, но не потому что такой герой. Связались до этого прыжка с Би Джей Уорсом, это специалист в Голливуде по постановке парашютных трюков. Он там строго-настрого запретил больше 5 секунд в автомобиле сидеть, потому что терминальные скорости… На самом деле, в нём можно сидеть до второго пришествия. Просто по тем временам нет же интернета, нет методичек, всё это решается на коленке — представляешь, ну, наверное, это так. Слава богу, всё было неплохо.

А опасность ещё была, что если это автомобиль, раскорячится в рампе и задней своей частью ударит в основание хвостовой балки вертолёта, она буквально сдвигается градусов на 10, и начинает сразу рубить несущий винт. А как только начинает рубить несущий винт, рубит сразу и кабину.
В общем, нужно было выскочить достаточно быстро, не задерживаясь. Я газу до отказа, и мы оттуда выскочили, конечно, достаточно
быстро. Но все лётчики были в застёгнутых парашютах, готовые. Понимали, что может быть всё не очень хорошо.

 

— Были ещё какие-то такие сумасшедшие прыжки? Я так понимаю, Иннокентий Шеремет их сопровождал.
— Его телевизионная юность как раз тоже пришлась на 90-е годы. У него там как раз и экстремальные проекты были, какие-то полярники, кого там только не было. Ну и парашютисты там тоже краем проходили.

А безумные прыжки… Они случаются, но не так часто. Но вот мы с тобой недавно делали учебный класс. Необходимы были фотографии отказавшего парашюта, а таких фотографий нет. Я уложил парашют списанный, чтобы он нам продемонстрировал отказ. Камеру на каску — поднял голову, зафиксировал взгляд на 3 секунды, начинаешь парашют резать-рвать дальше. Всё, он перестал быть парашютом. Его отцепил, раскрыл штатный, приземлился. Ну, это даже не безумные прыжки, но если уровень подготовки позволяет…
— На самом деле сейчас этими кадрами, по-моему, все аэроклубы пользуются, потому что никто больше не решился повторять. Причём, я помню, мы обсуждали, чтобы взять какую-нибудь старую дырявую тряпку, надуть её на земле, я просто прифотошоплю небо. Но в итоге мы сделали всё по-настоящему.
— Ну, это было забавно — ножиком так тынь-тынь-тынь по стропам.

— В вашей семье кто-то идёт по вашим стопам, кто-то хочет вообще продолжить вот эту историю?
— К сожалению, в моей семье как-то не зашло, что ли — моим родственникам, братьям и сёстрам. Хотя, в общем-то, каждый из них попробовал, у многих 8–11 прыжков, ну как-то не стали они заниматься этим делом. Есть племянница у меня, сейчас ей 9 лет, она божится, зуб даёт, что вырастет, будет обязательно парашютисткой. Мы с ней прыгнули тандем, всё понравилось.

— Как вы думаете, парашютный спорт — у него есть какой-то функциональный смысл, какое-то будущее? Это всё превратится условно — как на сноуборде погонять, или у него есть какие-то перспективы?
— Станет ли он более широкий в массах? Да, наверное, нет. Он уже стал широкий в массах, в сравнении с тем, что было в СССР. Там тоже были парашютисты, но их было настолько мало, что можно сказать, что практически и нет. Сейчас почти любого человека можно спросить — с вероятностью ну процентов 70 тебе скажут, что да, прыжок был в той или иной форме, самостоятельный или тандем. При СССР такого не было, быть парашютистом и космонавтом — примерно одно и то же. Встречаешь человека — я прыгал с парашютом, и я прыгал с парашютом, все прыгали с парашютом. И вот поскольку у нас перешло всё на какие-то товарно-рыночные и денежные отношения. и это уже не первый год, а уже и все 30 лет по сути — наверное, вряд ли будут какие-то существенные сдвиги. Хотя, ну как посмотреть, частичное поступательное движение в развитии будет по количеству, но это не будет взрывом. Это, допустим, вот тандемы мы проводили в 2000-м году — один прыжок в месяц, столько было желающих прыгнуть. А теперь мы легко можем записать 60 тандемов на день в летние дни. У нас нет столько парашютной техники, сколько у нас есть желающих. И вот есть развитие? Да, развитие есть. Но в масштабах всего общества это всё равно мизер.
— То есть, скорее всего, так и будет один из способов релакса — испытать эмоцию. Плюс будет небольшая часть спортсменов, ну, и кто-то будет спасателем, космонавтом, кому это нужно по работе…
— Да. Кто-то — спецслужбы, мы делимся опытом, потихоньку пытаемся тренировать.

— Молодёжь на аэродроме нужна?
— Обязательно, всегда!
— Кто же будет копать, да?
— Копать! Красить, разбивать, старт, готовить самолёт и заниматься спортом. Надо сказать, вот мы берём молодёжь на подготовку. И когда мы берём человека, мы ему говорим, что он отработает у нас день, мы ему дадим 1 прыжок. А в реальной жизни они прыгают сколько влазит. Есть место на борту? Никто не будет против. Я ни разу в жизни не говорил: «А вот ты сегодня уже прыгал, посиди на земле». Есть место — без вопросов, конечно же, лети. И, в общем-то, они у нас растут, ну, ты знаешь, Тимофей — мой, как выяснилось, родственник. 198 прыжков за этот год. Двух не хватило до 200. И сейчас прыгает на уровне КМС по точности. Каких-то особых преференций я ему не давал, он как все — таскает, красит, прыгает.

— Можно ли сказать, что у Екатеринбургского авиаклуба есть почерк свой? Может быть, он молодёжный, может быть, у нас как-то особенно эффективно готовятся спортсмены-точнисты, например…
— У нас отлично прыгают тандем-инструктора. Вновь принятый тандем-инструктор в течение года дорастает до высокого уровня. Как-то вот мы нашли подход, выработали методику. Отличные у нас точнисты. Как-то так сложилось исторически, что у нас до сих пор в клубе много чемпионов, достаточно
молодых чемпионов мира, которые с удовольствием приезжают на аэродром, делятся опытом. Много новых кандидатов в мастера спорта появляется и мастеров. Это ли почерк? Мне трудно сказать. Приезжаем, допустим, на сборы начальников в Москву — из 50 организаций примерно половина
ведут такую едва тлеющую деятельность. А какая-то часть — существенно больше. Мы, однозначно, держим первое место среди всех авиационных организаций, кто работает с Ан-2. Это точно.
— Это круто! Значит, надо молодёжь учить, чтобы потом пришла на смену.
Один из финальных вопросов. Как изменилось система обучения с того времени, когда учились прыгать вы? Что эффективнее? Есть ли какая-то принципиальная разница?
— Глядя на современную молодёжь и современный уровень подготовки, у меня лёгкое чувство завести в сравнении с тем, что было когда-то. Потому что у нас было долго, мучительно, нудно и, в общем-то, не настолько динамично. Переход с одного упражнения на другое было очень медленный. С одного типа парашюта на другой — очень медленно. Но, тем не менее, всё равно нам это нравилось. Современный спортсмен когда учится — у него всё происходит быстро, динамично, появилась специализация, то есть, ты можешь прыгать в вингсьюте, можешь прыгать групповую акробатику, и другие 32 вида парашютного спорта. В нашей юности такого не было. У тебя есть парашютное многоборье или классический парашютизм. Последний надо ещё заслужить. А так бегай, плавай и стреляй. Поэтому, конечно, сегодня всё неплохо. Я бы, пожалуй, добавил наземной подготовки для современных молодых спортсменов. Больше теории, больше изучения материальной части. Любого спортсмена спроси на линии стартового осмотра — расскажи тактико-технические характеристики парашюта, с которым идёшь прыгать. Ни один не назовёт. Или называют очень частично. А меня бы порвали, если б я запнулся, отвечая на эти вопросы.

А так, в целом, да всё отлично на самом деле. Мы занимаемся любимым делом и делаем это с удовольствием.

— Что пожелаете начинающим парашютистам и молодёжи, которая хочет в небо?
— Да, наверное, чего-то такого традиционного. Удачи, хорошего настроения, здоровья, любви. Ну и конечно, денег на прыжки.